Версия для слабовидящих
Алексей Басов, заместитель председателя Комитета РСПП по инвестиционной политике, институтам развития и экспортной поддержке и один из руководителей Российской венчурной компании, рассказал о состоянии и перспективах венчурного рынка в России накануне больших перемен на этом рынке.
На прошлой неделе ТАСС сообщило, что Правительство РФ до конца года запустит венчурный фонд фондов. Как заявил первый вице-премьер Андрей Белоусов на встрече с членами правления РСПП, в бюджете 2020 года на это предусмотрено 10 млрд рублей, еще 4 млрд руб. будет выделено в 2021-м.
Как пояснил Белоусов, предполагается, что капитал этого фонда будет создан государством и бизнесом на паритетных началах. Насколько известно, идея создания фонда фондов обсуждалась в марте на встрече президента РФ Владимира Путина с инвесторами.
Пока в России функционирует в качестве фонда фондов только Российская венчурная компания (РВК), о судьбе которой пока ничего не известно. Хотя недавний арест генерального директора, председателя правления РВК Александра Повалко показал, что у компании возникли серьезные проблемы.
Так получилось, что незадолго до сообщения о создании нового фонда фондов мы встретились с заместителем генерального директора — инвестиционным директором, членом правления РВК Алексеем Басовым. Возможно, именно сейчас, в преддверии создания нового института, интересно взглянуть на опыт РВК и услышать мнение одного из ее руководителей и известного инвестора о состоянии, проблемах и перспективах венчурного рынка в России, о том, что удалось и не удалось сделать РВК. Кстати, сразу заметим, что в своем интервью Басов указал, что одной РВК для России явно недостаточно и фондов фондов в России должно быть больше. Так что решение правительства укладывается в логику его ответов.
— Можно ли подвести какой-то итог того, что происходило на венчурном рынке в последние годы?
— Со второй половины 2000-х, когда создавалось большинство институтов развития, наш рынок вырос почти в десять раз. 2006–2008 годы — это время, когда заработало первое поколение серийных венчурных фондов и инвесторов, к которому, например, я отношу себя. У нас за плечами уже около десяти лет хорошей инвестиционной работы с топовыми мировыми фондами. Русские инвесторы не только заявили о себе внутри страны, но и доказали свою квалификацию на мировом рынке, в глобальном масштабе. Это время, когда государство осознало, что венчурный рынок при небольших размерах в абсолютных значениях — важный драйвер роста для российской экономики, инструмент, способный перевести ее с добывающего вектора развития на технологический. По крайней мере, возможность быстро нарастить долю цифрового бизнеса, технологических источников капитала и высококвалифицированных рабочих мест. Поэтому наш рынок вырос во многом благодаря государству, его смелости, его спокойному отношению к венчурным высокорискованным инвестициям. Думаю, инвестиционный процесс, приток денег в эту область, те возможности, которые создаются предпринимателями и оцениваются инвесторами, остановить уже невозможно. Поезд тронулся. Так же как не остановилась, например, работа РВК сейчас. Наши фонды завершают сделки, у нас есть немало выходов за этот непростой период, создаются новые фонды — надеюсь, мы порадуем рынок несколькими новыми фондами уже в этом году или в самом начале следующего. Процесс идет просто потому, что развитие экономики через инновации — это фундаментально правильная, гарантированно работающая идея.
— На сайте РВК написано, что ее миссия — формирование зрелого венчурного рынка, содействие в достижении развития технологического лидерства в приоритетных сферах. Насколько компании удалось решить эти задачи? Ведь многие считают, что венчурного рынка как таковой у нас не появилось.
— Не соглашусь с последним утверждением. Венчурный рынок в России существует, в нем занято огромное количество людей, денег и игроков. Он регулярно производит компании мирового масштаба.
— Например?
— Например, российская компания Avito была приобретена холдингом Naspers при оценке почти в четыре миллиарда долларов. Nginx был куплен американской компанией F5 почти за 700 миллионов долларов. Наконец, компания HeadHunter вышла на американскую биржу Nasdaq, где ее оценили больше чем в миллиард долларов. И наш рынок поставляет такого рода компании вполне стабильно на всем протяжении своей истории. Это говорит о том, что на рынке работает экосистема, позволяющая зажигать предпринимателей идеей попробовать. Они могут привлечь деньги как частные, так и государственные, под идеи, под горящие глаза, под презентацию. И есть инвестиционный лифт, который позволяет таким компаниям вырасти, получить инвестиции и масштабироваться за рубеж.
При этом мы исходим из того, что заработать денег российское государство может разными способами. Государственные инвестиции в венчурный рынок должны, помимо доходности, которая является ключевой метрикой разумности наших действий и экономической обоснованности, способствовать созданию рабочих мест, интеллектуальной собственности, налоговой базы. Поэтому около 30 процентов наших инвестиций так или иначе приходятся на компании, оперирующие в том числе на глобальных рынках. Экспортная выручка нашего портфеля находится в районе ста миллионов долларов по итогам 2019 года, она стабильно растет, и большое количество выходов, которое мы генерируем, происходит с участием зарубежных инвесторов. То есть наши бизнесы, которые мы выпестовали на уровне своих фондов, уже имеют международный рынок и интересны классическим иностранным инвесторам, которые видят значительный глобальный потенциал в подобного рода компаниях.
Если брать консьюмерские компании, которые на слуху у массового потребителя, то многие знают, например, компанию Gett, в которую мы инвестировали вместе с Volkswagen Group. Она присутствует в Великобритании, в странах СНГ. Это международная компания, существенный источник выручки которой — зарубежные рынки. Отлично себя показывает на американском рынке компания MelScience, производящая образовательные наборы для школьников, — это инвестиция нашего сколковского венчурного фонда. Еще один пример — компания «Экзоатлет», производящая промышленные и медицинские экзоскелеты для России, Азии и Европы, — инвестиция нашего дочернего фонда. И уж наверняка вы видели в торговых центрах и на конференциях информационных роботов компании «Промобот», которая поставляет их по всему миру.
— А как все же оценивать результат вашей инвестиционной деятельности?
— С одной стороны, безусловно, через ту доходность, которую мы сформировали для государства. В 2019 году сумма выходов составила 1,9 миллиарда рублей, средняя доходность по выходам составляет 12,9 процента годовых. В целом РВК находится на инвестиционной фазе, срок жизни истек пока только у одного фонда под управлением Maxwell Capital, мы закрыли его с прибылью. Совокупно за счет промежуточного распределения фондами прибыли РВК уже получила больше десяти миллиардов рублей. Но помимо доходности компания измеряется целым комплексом дополнительных метрик — это интеллектуальная собственность, которая регистрируется на территории страны, масштаб и количество фондов, созданных с участием нашего капитала, количество компаний, которые мы охватили своими инвестициями, количество законодательных инициатив и рыночных исследований, снимающих регуляторные барьеры и обеспечивающих прозрачность рынка. Такие комплексные модели позволяют оценивать эффективность работы института развития в целом.
Возвращаясь к включенности РВК в глобальный венчурный рынок, можно вспомнить наш недавний выход из компании «Вокорд» — разработчика систем видеонаблюдения. Войдя на сравнительно ранней стадии через фонды «Лидер-инновации» и «С-Групп Венчурс», мы продали ее компании Huawei по оценке в десятки миллионов долларов. В нашем портфеле остаются и другие лидеры этого сегмента — например, компания iVideon, которая недавно вошла в тройку крупнейших на рынке VSaaS в России.
— То есть вы вкладываетесь и в конкурентов тоже на всякий случай, ставите на двух лошадок?
— Конечно, это обычная практика. Зачастую наши фонды конкурируют друг с другом или, наоборот, вкладываются в одни и те же компании. Например, в «Вокорд» вложились сразу два наших фонда, они проинвестировали компанию на разных стадиях ее развития. Это хороший пример того, как работает инвестиционный лифт, когда сначала входит фонд, обладающий меньшим чеком, но способный принять большие риски, а потом приходит фонд, специализирующийся на масштабировании зрелых бизнесов. Поэтому у нас есть и фонды посевных инвестиций, и так называемые фонды pre-IPO — они инвестируют в компании, которые вот-вот выйдут на биржу.
— А сколько должно быть таких фондов вообще и фондов фондов в такой большой стране, как наша?
— Безусловно, ответ такой: гораздо больше. Если мы посмотрим на те рынки, опыт которых мы учитываем, китайский прежде всего и американский, то фондов фондов на таких рынках гораздо больше, чем то скромное количество, которое мы имеем в России. Сейчас «чистый» фонд фондов, который себя так и квалифицирует, в России только один — РВК. Я думаю, на обозримом горизонте некоторые другие институты развития или частные игроки выйдут на этот рынок. Но в целом мы пока существенно отстаем от показателей, которые имеют Америка, Китай, Израиль и ряд других рынков, структуру которых мы считаем применимой к России. Если у нас доля венчурного рынка в ВВП составляет 0,03 процента, то там примерно 0,3 процента. То есть нам нужно вырасти на порядок. Если сейчас у нас около ста активных венчурных фондов, то должно быть около тысячи. Соответственно запас роста колоссальный, и появление новых инструментов вроде фонда фондов, которые накачивают этот рынок дополнительной ликвидностью и своей экспертизой, жизненно необходимо. У нашего рынка огромный потенциал, и места для новых игроков более чем достаточно.
ВОССТАНОВИТЬ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ДУХ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА
— В России попытались сделать Сколково таким местом, куда должны стремиться инновации, пока у вдохновителей Сколково не иссяк, скажем так, запал. Насколько важно иметь какую-то точку, к которой все стремятся? У нас это должно быть, не должно?
— Я считаю, что нет, особо не должно. Все-таки мы живем в веке, когда физическое присутствие кого-то где-то вообще неважно. И как раз та цифровая прививка, которую мы все получили в ходе пандемии, показывает, что в наше время процессы не останавливаются, даже когда люди сидят в пижамах дома и при этом решаются государственные, корпоративные, инвестиционные вопросы с не меньшей эффективностью. Безусловно, мир так устроен, что какие-то географические центры притяжения есть, и в Америке это в основном университеты. В Штатах есть, скажем, Кремниевая долина, есть Бостонская агломерация. В России можно вспомнить Екатеринбург, Казань с Иннополисом, Сколково, Академгородок Новосибирска. У нас есть кластеры, которые конкурируют друг с другом и имеют определенную специализацию.
— Я училась в Сингапуре, и там атмосфера, которая подталкивает тебя: ты постоянно живешь тем, что ты хочешь что-то сделать, что-то найти. Ты стоишь на остановке, а мимо тебя проносится автобус Doing business: иди, сделай, у тебя получится: у нас бесплатные места для вас, приходите. И весь этот город и есть среда. Ты сидишь в каком-нибудь полуподвальчике с уличной едой, все шкворчит, все пахнет. А рядом сидят предприниматели из Норвегии, что-то обсуждают. И ты этим живешь. Вот это важно.
— Согласен. То, за что, на мой взгляд, нужно бороться всем институтам развития, — это восстановление национального духа предпринимательства. Ведь мы народ-предприниматель. Мы все время что-то изобретаем, и наши соотечественники каждое поколение вносят колоссальный вклад в мировой прогресс.
— Но, как говорят, «хочешь что-то уникальное — иди к русским, хочешь много чего-то — иди в Китай».
— Да, каждая нация имеет какую-то специализацию и слабые стороны с точки зрения мировой экономики. Продажи, очевидно, не наша сильная сторона. И нам нужно это умение в себе воспитывать. Его недостаток проявляется на уровне менталитета, культурного кода: «от трудов праведных не нажить палат каменных» и тому подобное. Есть немало таких дефектов национального уровня, которые вполне можно исправлять. В этом заключается в том числе задача государства и институтов развития. Сюда же относится восприятие ошибки. Это очень важный и тонкий момент, где проходит фундаментальный, в моем понимании, водораздел между нациями предпринимательскими и нациями неторговыми, изобретательскими, научными. Можно вспомнить такую аналогию — недавно читал. Болельщики знают: по статистике, чтобы забить гол, нужно совершить больше десяти атак. И каждая неудачная атака во многих странах приветствуется аплодисментами, потому что футболист попытался, и нуждается в поддержке.
— А что происходит, когда наш футболист бьет по воротам и промахивается? То есть на уровне массового сознания ошибка — это плохо, признак неудачника. Попытка, таким образом, не поощряется, если она не завершается успехом. Сдвинуть это ощущение в массовом сознании, мне кажется, один из главных вызовов, который стоит перед нашей нацией на долгосрочном горизонте.
— На самом деле уже сейчас мы видим изменения на разных уровнях. Меняется школьное образование. Мы все понимаем его проблемы, мы все родители, все недовольны. Но уже возникают профильные олимпиады, огромное количество технологических кружков, чтобы дети не табуретки делали, а учились создавать стартапы. В Кружковом движении НТИ есть немало вдохновляющих образовательных проектов, которые мы поддерживаем деньгами, грантами, которые насыщают этот спрос. Безусловно, насильно из ребенка сделать изобретателя невозможно. Но нужно, чтобы те дети, которые имеют вкус к технологическому созиданию, инженерной и предпринимательской стезе, имели такую возможность с ранних лет. Это долгосрочный социальный лифт, который позволит нашей стране через поколение занять принципиально иные позиции в мировом разделении труда.
У РВК, к примеру, есть базовая кафедра в МФТИ, где стартап засчитывается как диплом. То есть государство готово засчитывать твой личный предпринимательский опыт как опыт, релевантный финалу обучения в университете. Это огромный ментальный сдвиг, который произошел в сверхинертной академической университетской среде.
На следующем уровне уже существуют многочисленные акселерационные программы, посевные фонды, куда молодой человек, окончив университет, может прийти с презентацией и получить деньги. Только топовые страны обладают такими механизмами на государственном уровне. И это приводит — мы это видим — к постоянному росту количества стартапов, которые конвертируются в сотни достойных компаний, определяющих ядро экономики страны. Вот задача, которая встает перед институтами развития.
Конечно, пространство для роста есть у всех. Сделать нужно было бы гораздо больше, никто с этим не спорит. Но считать, что венчурного рынка нет, что мы проиграли в борьбе за технологический суверенитет и обречены, очевидно неправильно. За пять-семь лет фундаментальный сдвиг произошел на всех уровнях. Президент дает поручения, связанные с запуском цифровой экономики, корпоративных фондов, фонда фондов. То есть идея инновационного развития, в том числе через венчурный инструментарий, пронизывает сейчас всю структуру государства. Это изменения, которые еще десяток лет назад представить было просто невозможно.
«Я вполне успешный предприниматель и до РВК довольно активно инвестировал личные деньги как бизнес-ангел. У меня большой портфель, в котором есть достойные сделки. Но сейчас я около трех лет работаю в РВК, которая присутствует на таком количестве рынков, что проще было перестать инвестировать в венчур вообще»
ПАНДЕМИЯ И ТРЕНДЫ: ИГРЫ И ФАРМА
— А каким проектам вы отдаете предпочтение сейчас? Может быть, после пандемии ваш взгляд как-то изменился?
— Пандемия, безусловно, скорректировала политику большинства фондов и обогатила нас большим количеством кейсов. Но любой фонд — это инструмент на десять лет и более, и на его жизни обязательно будет пара глобальных кризисов. Поэтому и во всем мире, и у нас фундаментальных изменений стратегии нет. В то же время мы увидели долгосрочный разворот в сторону цифровизации, больший приоритет биофармацевтических решений, дистанционной медицины, удаленных форматов работы корпораций, частного потребления. Эта цифровая прививка, конечно, создает потенциал, который сейчас все фонды пытаются использовать настолько, насколько это возможно.
— Идея, что нам вообще никуда не надо будет ходить, наверное, сейчас главенствующая в поступающих кейсах.
— Скажем так, это главное окно возможностей, которое сейчас раскрыто. И наверняка этот период потом будет вспоминаться инвесторами как клондайк, сопоставимый с открытием массового интернета в начале 2000-х годов.
Но мы смотрим, конечно, не только на конкретные проекты, но и на тренды в целом. Один из таких векторов — игровая индустрия. Она очень быстро сейчас растет, потому что игры начинают оказывать все большее влияние на самореализацию людей, их самоощущение. Это не только средство развлечения, но и инструмент социального взаимодействия. Он зародился в молодежных, подростковых субкультурах, но стабильно захватывает все более зрелые взрослые аудитории. Игровые миры становятся источником дохода, образовательного опыта, общественного статуса. Через игровые механизмы люди не только развлекаются, но и строят карьеру, получают новые знания. Это очень важный элемент жизненного пространства человека.
Еще одним важным трендом является все, что связано с удаленной работой и дистанционным взаимодействием с государством, корпорациями, другими пользователями. Этот вектор меняет огромное количество рынков и, безусловно, создает очень тяжелую торпеду в борт многим, казалось бы, устойчивым компаниям. Но открывает колоссальные возможности для новых предпринимателей, новых инвесторов. Поэтому сейчас время для инвесторов покупать. Возможно, на рынке никогда не было столько денег, таких привлекательных цен и такого количества новых возможностей.
— Наверное, еще фарма…
— Да, если мы посмотрим на IPO такого рода компаний, то многие из них, находясь на доклинической фазе испытаний своих разработок, зачастую, не имея ни одного доллара выручки, оцениваются в 300–600–800 миллионов долларов. В США придумали очень интересную историю, связанную с ускоренной сертификацией лекарств против орфанных заболеваний. Одним из ее инициаторов выступил Билл Гейтс. Такие меры поддержки стимулировали спрос со стороны инвесторов на небольшие стартапы в области орфанных заболеваний, наполнив деньгами не очень популярный сегмент.
— Да, это хорошая инициатива, интересная. Но и без Билла Гейтса мы видим, как рынок всасывает в себя новые проекты в области биофармы, накачивает бешеной ликвидностью, ранее невиданной, фактически замещая инструменты венчурного инвестирования.
— Таких стартапов много и у нас в стране. Мы не стоим в стороне от этого процесса. В прошлом году РВК создала большой фонд вместе с Минпромторгом, ориентированный исключительно на биомедицинские решения с очень широким мандатом, поэтому он сможет инвестировать и в фарму, и в гаджеты, и в медицинское оборудование, и в технологии, связанные с медицинскими дистанционными сервисами. С этой же областью у нас связано несколько недавних хороших выходов. Например, в 2018 году мы вышли из компании Bonti в сделке на 195 миллионов долларов, продав ее крупному американскому концерну. Так что российская фарма имеет возможность находить с нашей помощью выходы на глобальный рынок и оцениваться по совершенно «взрослым» чекам. Это общемировой глобальный тренд, где Россия представлена более чем качественно, и нам есть что поднять на флаг.
— Какие еще тренды ты можешь назвать?
— В нашем портфеле третьим сегментом по популярности среди инвесторов являются решения в области энергетики — накопление и хранение энергии, преодоление ограничений литий-ионных батарей, замещение неэкологичных способов получения энергии экологичными.
Мы видим, что Европа приняла твердое решение об отказе от добываемых ресурсов в пользу возобновляемых источников энергии. Очевидно, что уже очень скоро, на горизонте десяти-пятнадцати лет — а для такого рода индустрий это просто миг, — энергетический ландшафт мира кардинальным образом поменяется.
— А тебе самому как инвестору никогда не хотелось осуществить свою идею, собрать под нее команду и продвинуть?
— Я вполне успешный предприниматель и до РВК довольно активно инвестировал личные деньги как бизнес-ангел. У меня большой портфель, в котором есть достойные сделки. Но сейчас я около трех лет работаю в РВК, которая присутствует на таком количестве рынков, что проще было перестать инвестировать в венчур вообще. Многие компании, в которые я инвестировал раньше, развиваются активно, но ни одна из них не получала никаких инвестиций от фондов РВК.
НТИ И ВЕНЧУР
— А теперь хотелось бы поговорить про НТИ. РВК же выступает одновременно и как проектный офис НТИ. Как эта задача стыкуется с работой на венчурных рынках и как реализуется?
— РВК является оператором большого количества проектов. Второе важнейшее направление деятельности РВК — это, действительно, реализация Национальной технологической инициативы, связанной с развитием технологий и продуктов, которые слишком масштабны, смелы и инфраструктурны для венчурного рынка и нуждаются в особых формах поддержки. Зачастую успех этих проектов определяется изменением законодательства. Например, федеральная сеть полигонов для беспилотников или платформа для сбора больших данных автотранспорта.
То есть это инфраструктурные решения, которые гораздо шире каких-то бизнесов. Но многие из них находят и венчурную поддержку, в том числе через наши фонды. У нас есть специальный фонд НТИ, по идеологии венчурный, который поддерживает и такого рода проекты. РВК комплексно подходит к задачам поддержки новых технологий, оперируя достаточно широким набором инструментов, в число которых входят и гранты, и специализированные фонды, и рыночные продукты.
— Получается, вы участвуете в куче фондов и каждый ваш представитель, который там сидит, еще и тестирует проект на его соответствие НТИ.
— Да, можно и так увидеть. Все проекты, которые попадают на наши радары, мы в том числе пытаемся увидеть через призму НТИ и оценить полезность их не только для бизнеса фонда фондов, но и для формирования новых рынков. Так же как проекты, которые приходят за поддержкой в НТИ, мы зачастую направляем в венчурные фонды. Это абсолютно комплементарная модель с высоким уровнем синергии.
КАК ПОДДЕРЖАТЬ ЗРЕЛЫЕ КОМПАНИИ
— Как-то я читала в твоем интервью, что на венчурном рынке есть перекос в пользу новых, только создающихся компаний. В чем причины и преодолен ли перекос?
— Это хороший вопрос. Любой венчурный рынок растет от менее капиталоемких проектов к более капиталоемким. Наш венчурный рынок существует лет двадцать — двадцать пять, и, разумеется, он начинал с очень дешевых проектов. И когда государство в середине 2000-х стало создавать институты развития, то сконцентрировало свое внимание на поддержке именно проектов ранних стадий. Появилась РВК, появилось Сколково, была запущена НТИ. Было создано большое количество малых инновационных проектов, сейчас в стране их тысячи. Однако перейти на следующую фазу им было крайне сложно, потому что было не так много венчурных фондов, способных их поддержать на следующем шаге.
Сейчас поддержка проектов стадий A и B, то есть стадий, когда у компании есть уже выручка, доказанная бизнес-модель, нужно расширять продажи, выходить за рубеж, закрывается преимущественно фондами РВК и другими частными фондами. Но если мы посмотрим дальше, на более зрелые компании стоимостью несколько миллиардов рублей, то увидим, что фондов, способных дать им какое-то дальнейшее развитие, практически нет. Это означает, что потенциал нашего рынка формирует спрос на фонды, способные масштабировать уже зрелые компании. Следующую фазу развития рынка мы связываем с появлением именно такого рода поздних фондов.
— А это вообще выгодно инвесторам? Может, гораздо выгоднее на ранней стадии войти: условно, у тебя есть миллиард, ты можешь его вложить в 500 проектов и на чем-то выиграть. А на поздней стадии ты сможешь этот миллиард только в один проект вложить, и это больший риск.
— Так устроен инвестрынок, что у разных инвесторов разный аппетит к риску, потребность в диверсификации, пропускная способность по количеству сделок. Если у инвестора стоит задача преумножить крупные чеки, пусть и не с доходностью в 10–20–30 «иксов», зато оставив риски обнуления компании на прежних этапах ее развития, то фонды поздних стадий являются адекватным инструментом.
— Для компаний выгоднее инвесторов на поздней стадии привлечь или просто выйти на IPO?
— В зависимости от компании, от сектора. В принципе, рынок IPO переживает серьезные изменения в последние годы.
— Это характерно для России?
— Нет, я про мир, скорее, говорю. Многие зрелые компании, которые, казалось бы, должны прибегнуть к IPO, из-за высокой стоимости этой транзакции, из-за большой нагрузки, которая генерируется дальнейшей отчетностью, а также из-за изменения в поведении менеджмента, который обычно мотивируется опционами, то есть в неизбежной привязке стоимости компании к краткосрочной конъюнктуре, многие находят другие способы привлечения капитала и дальнейшего масштабирования. В то же время на публичные рынки выходят классические венчурные компании, например биофармацевтические проекты на стадии доклиники. Водоразделы между инвестиционными инструментами стираются, меняя их специализацию и привычные сценарии использования.
Источник: STIмул